Портрет отца: Юрий Пущаев, журналист, отец троих детей. Портрет отца: Юрий Пущаев, журналист, отец троих детей Юрий пущаев фейсбук

Большинство наших сограждан (56 %) сожалеет о распаде СССР. Больше половины (51 %) считает, что его можно было избежать. И, что тоже неожиданно, также больше половины жителей России (53 %) положительно оценивают роль Ленина в истории страны. Все это данные социологического опроса, проведенного «Левада-центром» в последние дни марта этого года. В чем причины очевидной ностальгии по советскому большинства жителей постсоветской России?

Кстати, результаты этого социологического опроса снова ставят нас перед очевидным историческим парадоксом, затянувшимся уже на более чем 25 лет (и конца ему пока не видно): почему-то в нашей в общем-то лево-ориентированной стране во внутренней политике проводится праволиберальный курс, а внутренними и экономическими делами руководят ярко выраженные либералы.

Но так или иначе, этот опрос – еще одно подтверждение того, что советский период и его достижения уже не вычеркнуть из истории страны. Более того, их не вычеркнуть из нашего настоящего и нашей сегодняшней жизни. Ведь мы до сих пор живем преимущественно за счет достижений советского времени: ядерный щит, сырьевые отрасли и промышленность, отстроенные в советское время, огромная часть культуры, под именем советской уже вошедшая в историю культуры русской и т.д.

Ибо что такого создано за последние 25 лет, чем мы могли бы всерьез гордиться? Пожалуй, только одним: мы еще не развалились и окончательно не потеряли страну и себя, мы пока еще живы, удержавшись на самом краю пропасти. Тотальное отвержение и черно-белая критика советской эпохи не смотрелись бы попросту неадекватно, если бы мы за эти годы создали хоть что-то свое, что сейчас существенно поддерживало бы нас на плаву. Но в нынешних условиях сколь угодно принципиальное ворчание в адрес советского, которое напрочь не замечает его достижений, похоже на неблагодарное отношение не слишком умного приживальщика в адрес своего одряхлевшего кормильца.

Причем вряд ли ностальгирующие по СССР люди соскучились по тоскливым партсобраниям, а тем более по сталинским репрессиям и преследованиям инакомыслящих. Вряд ли они являются и убежденными сторонниками классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Думаю, они с удовольствием вспоминают другое: доступное качественное образование и бесплатную медицину, социальную защищенность и заботу о детстве, выдающиеся культурные достижение и отсутствие хлещущей с телеэкрана пошлости. Увы, в советское время белое и черное, добро и зло переплелись слишком тесно, и в приступе сколь угодно сильной ностальгии мы не должны забывать о советском атеизме и идеологическом диктате. Этот дом был построен на зыбком, ложном фундаменте, поскольку в его основе лежала марксистская идеология. Поэтому он и рухнул, да еще и с такой «яростью и шумом». Наши сегодняшние страдания – это во многом расплата за грехи богоотступничества и легковерия, совершенные нашими предками в начале XX века и в конце XX – нашими отцами, тоже выбравшими неправильный выход из неправильной ситуации. Но также большой ошибкой было бы забыть и о положительных сторонах советского времени, чтобы уже нам не впасть в грехи избирательного отношения к истории и исторической слепоты.

«Симпатии к советскому означают, что потребительская психология и идеология еще не завоевала наш народ окончательно»

Интересно еще то, что голосующие за ушедший СССР люди должны помнить в общем-то совсем не роскошную советскую жизнь с ее общедоступным минимумом самого необходимого, что, зато, было у всех. Симпатии к советскому помимо прочего означают, что потребительская психология и идеология еще не завоевала наш народ окончательно (хотя слишком много на этом печальном пути уже пройдено). Однако по-прежнему многие из людей сердцем и душой выбрали бы довольно аскетичный советский быт, а не нынешнюю блестящую «замануху» и как бы изобилие, за которыми на самом деле скрываются депрессия, нервы и пустота.

СССР — это…

Отсюда возникает еще один парадокс, касающийся уже нас как верующих людей: прекрасно понимая, что советские годы, особенно ранние, были временами ужасных, беспримерных гонений на Церковь, мы должны, тем не менее, зряче подойти к советскому периоду, разделяя и отделяя друг от друга разные явления и сущности. Понятно, что с коммунизмом как идеологией (которая на самом деле давно уже мертва) компромиссов быть не может. Не то с живыми людьми. Отделяя грех от грешника, мы не можем не замечать того положительного, что в них было: жертвенности, желания добра (пусть неправильно понятого), отсутствия стяжательства и т.д. Не исключено, что постепенно приходит время, когда радикально трансформированный социализм на российской почве в той степени, в которой он отказывается от атеизма и радикального революционаризма, может вступить в союз с Церковью против агрессивного глобального капитализма. Против идеологии воинствующего потребительства и радикального индивидуализма с его отрицанием каких-либо высших ценностей, заданных не собственно окончательно «освободившимся» человеком. Примерно о таком союзе, что это не исключено, размышлял под конец своей жизни выдающийся русский мыслитель К.Н. Леонтьев, считавший социализм еще не осознавшей себя реакцией будущего. И по крайней мере сегодня на русской почве так называемые коммунисты а-ля Зюганов являются вполне себе консервативной силой, и союз с ними вполне возможен.

В целом мне кажется, что в нынешней «тоске по советскому» выражается стремление огромной части нашего народа к исторической уникальности. Это воспоминания о временах, когда мы были не такие как все, да еще и претендовали задать цели и смыслы целому миру, были живым примером и образцом для без малого половины человечества. Результаты этого опроса – своего рода небольшой бунт против сегодняшней всё усредняющей глобализации и всеобщей либерализации. Поэтому их можно интерпретировать так, что это вовсе не стремление вернуться назад именно в СССР. Скорее это желание вернуться назад в конец 80-х годов, чтобы сделать уже иной выбор и выбрать действительно себя, а не те обманчивые и разрушительные иллюзии, которые чуть ли не привели нас всех к окончательному краху исторической России в 90-е годы.

Знаменитая «Лествица» Иоанна Лествичника, одно из главных аскетических христианских сочинений, была написана в конце VI века. Почему книга так называется, словом «лествица»? Оно - старославянский вариант нашего слова «лестница». В древнегреческом же оригинале в названии стоит слово ἡ κλῖμαξ (klimaks). Нам понадобится это древнегреческое слово, чтобы в конце статьи обратить внимание читателя на один любопытный и даже курьезный факт из истории новоевропейской культуры.

Вообще же книга так называется потому, что рассказывает о духовной лестнице или пути, ведущем от земли наверх, на Небо или к Богу. Поэтому это сочинение также именуется «Лествица райская» (Κλῖμαξ του παραδείσου, или Scala paradisi по латыни), чем и подчеркивается направленность пути, то, что эта аскетическая лестница ведет на Небо, в Рай.

Из тридцати глав «Лествицы» (в подражание полноты возраста Господа, когда Он вышел на проповедь) каждая посвящена определенной христианской добродетели. Книга рассказывает о духовном делании монашествующих, которые, лишь строго следуя по этому пути в указанной последовательности и не пытаясь перепрыгивать через ступени, должны продвигаться по пути духовного совершенства вплоть до самой вершины лестницы.

Добавить комментарий

Самый оригинальный и процерковный мыслитель - Константин Леонтьев (Юрий Пущаев)

О вере и страхе Божием, философии и образованности, монашестве и семье

25 января исполняется 185 лет со дня рождения Константина Николаевича Леонтьева - великого русского мыслителя, литератора и публициста. Его уникальность в истории русской культуры в том, что он был, пожалуй, один из самых самобытных, оригинальных и глубоких, и в то же время самый процерковный или близкий к Православной Церкви мыслитель. Неслучайно незадолго до смерти он принял монашество в Оптиной пустыни и стал братом Климентом.

Предлагаем вашему вниманию ряд небольших выдержек из сочинений Константина Леонтьева.

Святость

«Святость я понимаю так, как понимает ее Церковь. Церковь не признает святым ни крайне доброго и милосердного, ни самого честного, воздержного и самоотверженного человека, если эти качества его не связаны с учением Христа, апостолов и св. отцов, если эти добродетели не основаны на этой тройственной совокупности. Основы вероучения, твердость этих основ в душе нашей важнее для Церкви, чем все прикладные к земной жизни нашей добродетели, и если говорится, что „вера без дел мертва“, то это лишь в том смысле, что при сильной вере у человека, самого порочного по природе или несчастного по воспитанию, будут все-таки и дела - дела покаяния, дела воздержания, дела принуждения и дела любви...»

Добавить комментарий

И снова мания идеологическая, или Как критикуют Патриарха Кирилла (Юрий Пущаев)

Статья Александра Ципко «И снова мания грандиоза» в «Независимой газете», посвященная резкой критике «учения патриарха Кирилла об особой русской цивилизации солидарности», крайне удивительна и в то же время показательна.

Патриарха обвиняет бывший профессиональный советский обществовед и автор книг по теории социализма

Странно, хотя в чем-то даже забавно, что в нежелании «уйти от однозначной христианской моральной оценки Сталина как несомненного злодея» и «апологии колхозного строя» (!!!) Патриарха обвиняет бывший профессиональный советский обществовед и автор книг по теории социализма. Конечно, и Александр Сергеевич порой испытывал некоторые карьерные сложности в советское время, и он, бывало, вступал в конфликт с совсем уж кондовым официозом того времени. Тем не менее, думается, об отрицательных сторонах коммунизма и преступлениях сталинизма Патриарх, который в школе даже не был пионером и дед которого прошел 47 тюрем и провел в заключении более 30 лет, знает никак не меньше Александра Сергеевича. Происходя из священнического рода, будущий Патриарх как служитель преследуемой Церкви узнал все «прелести» советского коммунизма, что называется, буквально на себе и на своей семье. В отличие от Александр Сергеевича, который, хотя и пишет, что «много лет, со студенческих времен (а это было полвека назад), посвятил изучению религиозной философии», но специализировался всё же на историческом материализме и защитил в 1985 году докторскую диссертацию на тему «Философские предпосылки становления и развития учения Карла Маркса о первой фазе коммунистической формации».

Добавить комментарий

В чем прав и в чем неправ либерализм (Юрий Пущаев)

Одним из ключевых слов Евангелия является слово «свобода». По-древнегречески это слово звучит как ἡ ἐλευθερία (elevtheria), по латыни - libertas . Свобода - тот великий дар, который утверждает и обещает дать христианская вера. Христос сказал: «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:31–32 ). А истина в христианстве - это и есть сам Христос. Получается, что тот, кто во Христе - тот узнал истину и тот свободен.

Тут, однако, возникает интересный вопрос: чем понимание свободы в христианстве отличается от той свободы, которую как свою главную ценность провозгласило господствующее сегодня мировоззрение - либерализм. Даже название свое он взял от латинского существительного libertas и прилагательного liberalis - «свободный».

Либерализм является сегодня тем идеологическим мейнстримом, по канонам которого стремится жить современный прогрессивный мир. И если свобода столь же важна и для христианства, то почему бы христиан не звать бы еще и либералами, просто-напросто? Однако нельзя не видеть серьезных противоречий между христианством и либерализмом. Их отношения сегодня принимают все более конфликтный характер. И поэтому очень важно для нас, христиан, отдать себе в этом отчет в том, в чем христианская свобода противоречит свободе или свободам, которые отстаивает современный либерализм.

Добавить комментарий

Бог: Господь, имеющий силу и власть (Юрий Пущаев)

В Новое и Новейшее время и в философии, и в культуре в целом широкое распространение получил взгляд на Бога лишь как на некий нравственный Абсолют. Такой Бог ждет от человека лишь морального поведения и требует только любви, но не страха и поклонения. Так считали, например, великий немецкий философ Иммануил Кант и великий русский писатель Лев Толстой. Согласно подобному умонастроению, страх Бога и поклонение Ему в любых культовых формах являются суеверием, которые унижают человека и отрицают его свободу. Дескать, Бог ведь не суров и не мстителен, чтобы внушать «страх и трепет». Исполняя заповедь любви по отношению к людям, ты тем самым исполняешь и все необходимые Божественные заповеди. Ничего другого Бог от тебя и не может требовать — иначе Он не благ и не милосерд.

Добавить комментарий

Бог: Творец и главный Поэт (Юрий Пущаев)

Сейчас философы и обществоведы, социологи и культурологи очень много спорят о секулярном и постсекулярном, о том, вступили ли мы в постсекулярную фазу, когда вновь признаются права религии на общественное значение, и она снова возвращается в публичное пространство. Но что такое секулярное время, совпавшее в истории новой Европы с господством идей, родом из эпохи Просвещения? Пожалуй, определяющий признак секуляризма — уверенность в самодостаточности и автономии (то есть своезаконии, существовании самом по себе) посюстороннего мира. В секулярную эпоху господствующим является мировосприятие, согласно которому за миром нет никакой высшей реальности, его определяющей и направляющей. В эпоху же Средневековья мир, все существующие в нем вещи воспринимались, прежде всего, в аспекте их тварности, то есть — как сотворенные и в этом смысле несамодостаточные, имеющие исток своего бытия в трансцендентном Боге.

Добавить комментарий

Пост: неядение людей (Юрий Пущаев)

Не-любовь — это самое страшное невоздержание

Сегодня начался Великий пост, и интересно было бы посмотреть, что слово «пост» значило в древнегреческом языке.

Что касается русского слова, то оно в религиозном контексте несет очевидные и прозрачные ассоциации с воинской службой. Смысл христианской жизни подразумевает, что христианин должен быть Христовым воином, одна из главных добродетелей которого верность (неслучайно слова «вера» и «верность» так похожи, у них одно происхождение и очень близкий смысл). Тогда время христианского поста — время особой строгости в несении этой службы. Человек как бы встает в караул, на пост, и все это время он не должен спать или еще как-то ослаблять свою бдительность. Можно сказать, что в пост должна усиливаться религиозная жизнь, религиозные устремления человека. Это время, когда надо стараться еще больше избегать соблазнов, время для еще большего покаяния и больших попыток творения милости.

Об этом же говорит и древнегреческое слово, обозначавшее целомудрие — ἡ σωφροσύνη (sophrosyne). Этимологически оно образовано от прилагательного σῶς (здравый, невредимый, неповреждённый) и существительного ἡ φρήν (грудь, сердце, мышление, мысль). Оно тоже указывает, что целомудрие предполагает правильное состояние внутренней духовной жизни в целом, цельность и единство личности.

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ родился в 1970 году в городе Фрунзе (теперь Бишкек) Киргизской ССР. Окончил философский и филологический факультеты МГУ им. Ломоносова. Женат, трое детей.

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ: статьи

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ (род. 1970) - кандидат философских наук, преподаватель философии, журналист, обозреватель журнала «Фома»

ЕСЛИ НЕ УМРЕТ...
Кандидат философских наук Юрий Пущаев в проекте «Интеллигенция»

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Пожалуй, сегодня впервые в русской истории быть интеллигентом стало настолько непрестижно - не только в материальном, но и в духовном отношении. Интеллигент сегодня совсем не властитель дум, не герой нашего времени, которым является скорее олигарх или силовик. Вот два нынешних столпа нашей Родины, вот чья служба сегодня, находясь в фокусе общественного внимания, и опасна, и нужна.

Дело не в том, что нынешний интеллигент зарабатывает, как правило, мало или очень мало. Например, дореволюционная русская интеллигенция вообще была весьма аскетична. Это Советская власть, уничтожив царскую и создав свою, народную интеллигенцию, сделала из нее советский «средний класс». Дело в том, что нынешний интеллигент практически никак не влияет на то, что происходит в политике и в обществе. С крахом СССР и исчезновением идеологической цензуры интеллигент наконец-то стал решительно независим: от него сегодня практически ничего не зависит. А это обидно. Для той, прежней «учительской» интеллигенции это настоящий крах. Потому что наряду с претензией быть интеллектуальным и нравственным ориентиром в ней всегда была и претензия на власть - по меньшей мере, идейную.

А сейчас, например, даже заголовок статьи Виталия Каплана «Остаюсь интеллигентом» звучит как-то совершенно иначе, чем, скажем, он мог бы прозвучать лет тридцать назад. Тогда слова «я интеллигент» сочли бы нескромностью. Ты интеллигентом себя назвал? В ум, честь и совесть нашу набиваешься? Сегодня же признание «я интеллигент», напротив, отдает скорее смирением. «Да картошка я, картошка, только сапогами не бейте...».

Во многом разговоры про интеллигенцию, в том числе и наш проект, похожи на спор и тяжбу изрядно запутавшегося субъекта с самим собой. Это попытка самих интеллигентов, выходцев из интеллигенции извлечь уроки из истории и никогда больше не повторять роковых ошибок.

В распространенном ныне призыве «убей в себе интеллигента» звучит недоговоренность. Убить - во имя кого или чего? Сначала должна быть позитивная цель, чтобы разрушительное действие действительно имело смысл. А иначе может получиться как с тоже популярным ныне афоризмом - «целились в коммунизм, а попали в Россию».

Да, нынешняя маргинализация интеллигентского сословия во многом заслужена. Исторические качели немало побросали интеллигенцию - из крайности в крайность. От заведомой оппозиционности власти и государству в царской России до полной поддержки режима и приспособленчества в советское время, и обратно. От прежнего народничества до антинародничества большой части нынешней интеллигенции.

Дореволюционная интеллигенция сильно отличается от советской, а советская от постсоветской. Очень хорошо о различии интеллигенции дореволюционной и советской говорил А.И. Солженицын в статье «Образованщина» в сборнике «Из-под глыб». Пусть читатель простит за очень длинную цитату, но она того стоит:

«Кружковая искусственная выделенность из общенациональной жизни. (Сейчас - значительная сращенность, через служебное положение.) Принципиальная напряженная противопоставленность государству. (Сейчас - только в тайных чувствах и в узком кругу,… радость от всякой государственной неудачи, пассивное сочувствие всякому сопротивлению, своя же на деле - верная государственная служба.) Моральная трусость отдельных лиц перед мнением “общественности”, недерзновенность индивидуальной мысли. (Ныне далеко оттеснена панической трусостью перед волей государства.) Любовь к уравнительной справедливости…, к народному материальному благу парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине; “соблазн Великого Инквизитора”: да сгинет истина, если от этого люди станут счастливее. (Теперь…да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья.) Гипноз общей интеллигентской веры, идейная нетерпимость ко всякой другой, ненависть как страстный этический импульс. (Ушла вся эта страстная наполненность.) Фанатизм, глухой к голосу жизни. (Ныне - прислушивание и подлаживание к практической обстановке.) Нет слова, более непопулярного в интеллигентской среде, чем "смирение". (Сейчас подчинились и до раболепства.) Мечтательность, прекраснодушие, недостаточное чувство действительности. (Теперь - трезвое утилитарное понимание ее.) Нигилизм относительно труда. (Изжит.) Негодность к практической работе. (Годность.) Объединяющий всех напряженный атеизм, некритически принимающий, что наука компетентна решить и вопросы религии, притом - окончательно и, конечно, отрицательно; догматы идолопоклонства перед человеком и человечеством: религия заменена верой в научный прогресс. (Спала напряженность атеизма, но он всё так же разлит по массе образованного слоя - уже традиционный, вялый…)…»

Сейчас к определенной части нынешней, постсоветской интеллигенции вернулись многие черты интеллигенции дореволюционной. Это и напряженная противопоставленность государству, и мечтательность, и идейная нетерпимость, и моральная трусость перед голосом «общественного мнения», и воинствующий атеизм. А что добавилось действительно новое - это неприятие уже не только власти, но и народа России как такового. Если раньше интеллигенция испытывала перед народом вину и жертвовала собой в борьбе за народное дело, то часть нынешней интеллигенции охотно пожертвует народом в борьбе за свое прогрессистское дело. Если интеллигенты дореволюционные смогли повести за собой народ, то нынешние воинствующие «либералы» никого повести за собой не могут, и либо уходят во внутреннюю эмиграцию, либо говорят: «надо валить из этой страны».

Однако в целом интеллигентское сословие в подавляющем своем большинстве всегда слишком высоко себя ставило, и сегодняшнее катастрофическое падение его престижа - в немалой степени наказание за прежнюю гордыню.

Действительно, это ее стараниями 20 век в России стал веком революций, не исключая и последнюю, двадцатилетней давности. Как отмечал о. Сергий Булгаков в «Вехах», русская революция была интеллигентской, поскольку именно интеллигенция дала революции ее идейный багаж вместе с ее передовыми бойцами, агитаторами и пропагандистами. Интеллигенция, пишет Булгаков, «духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, - словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции».

Сергей Кравец в интервью «Фоме» в рамках проекта «Интеллигенция» дал такое ее определение: «Интеллигенция - часть общества, которому присущи интеллектуальные интересы. Это люди, которые нуждаются в познании окружающего мира не на материально-бытовом уровне, а на уровне идей, представлений, ценностей, и на их основании формируют об этом мире целостное представление». Стремление к познанию - это прекрасно. В той или иной степени оно свойственно всем людям, а интеллигент делает это своим жизненным призванием. Однако подлинное познание должно вести к открытию безграничности и таинственности мира, к интеллектуальному и нравственному смирению, к сократовскому «я знаю, что я ничего не знаю». Отечественная же интеллигенция слишком часто относилась к знанию как к фетишу, гордилась своим умом, словно любовалась кольцом власти на своем пальце. Кстати, в словах «нельзя одновременно служить Богу и мамоне» последнюю не обязательно понимать как именно материальное изобилие. Может быть также страсть и захваченность и богатством интеллектуальным, горделивое любование своим умом и эрудицией. Познание мира должно вроде вести к смирению, а получается все наоборот. Знание становится не способом узнавания мира и подлинного самопознания, а средством для самовозвышения. Это как в анекдоте, когда человек заходит в аптеку и говорит: «Дайте мне таблеток от жадности, и побольше, и побольше...»

Но, с другой стороны, ведь очень редко бывают в истории совершенно отрицательные явления. Представим, что интеллигенция, по крайней мере, некоторые из интеллигентов проделали работу над ошибками и избавились от тех отрицательных черт, которые критиковали еще в начале 20 века авторы «Вех» и авторы сборника «Из-под глыб» в семидесятые годы. Что тогда останется? Образованность, склонность к размышлениям, нравственная чуткость, равнодушие или спокойное отношение к материальному достатку. Не самые плохие качества, правда? При условии, конечно, что их не затмевают гордыня и тщеславие. А это, наверно, самые частые интеллиггентские грехи. Отцы Церкви, кстати, говорили, что дух тщеславия настолько разновидный, изменчивый и тонкий, что от него очень трудно не только предостеречься, но и даже его узнать в себе. Они сравнивали его с луком: сколько одежек не сними, все будет мало, так трудно от него избавиться. Так, например, то же равнодушие к материальным благам тоже может быть поводом для тщеславия.

Однако, как бы нам на фоне во многом совершенно оправданной критики интеллигенции не выплеснуть вместе с водой и ребенка. Сегодня в обществе все больше начинают цениться лишь деньги, коммерциализируются (и деградируют) образование и медицина. Поэтому очень важно не потерять в числе общественных ценностей материальную незаинтересованность интеллигенции и ее потребность в высшем смысле, сделать так, чтобы они не исчезли окончательно из окружающей жизни - при обозначенном выше условии.

Интеллигенция сейчас переживает, наверно, самые сложные в своей истории времена. Исчезнет ли она окончательно или сохранится в каком-то преобразованном виде, пока неизвестно. Хочется ей (и всем нам - в чем то интеллигентам, в чем то нет) пожелать подлинного, а не мнимого смирения и удачи в самой трудном занятии на свете - работе над собой: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12, 24).

Источник: ФОМА православный журнал для сомневающихся

КРИЗИС И КОНЕЦ ЭПОХИ ИДЕОЛОГИЙ

Особенность сегодняшнего кризиса состоит в глобальной растерянности. Люди чувствуют себя неуверенно по всему свету. Никто не понимает, что, по-хорошему, надо делать. При этом ничего действительно страшного и непоправимого не произошло, по крайней мере пока. Но в воздухе словно носится ощущение медленно, но неотвратимо надвигающихся грозных событий. Как заметил один ироничный блогер в Живом Журнале, «перед тем как выплюнуть, Бог нас жует медленно, как жвачку».

Что-то похожее было перед самым распадом Советского Союза. Уже за год-полтора до августовского путча (или неудачной августовской попытки контрреволюции) и Бело-вежских соглашений стало понятно, что скоро страна станет совсем другой. Крах СССР, болезненный слом прежнего образа жизни и шоковые реформы приближались тоже мед-ленно, не торопясь, что называется, «с оттяжкой».

Однако, что на самом деле означает нынешний медленный, затянутый темп кризиса? Может быть, на самом деле всё не так уж и плохо, и нас только зря пугают, как говорят, специально «кошмарят»? В этом и состоит задача СМИ — им постоянно нужна сенсация. Что может быть понятнее для прессы, чем производить апокалиптические прогнозы, растянутые на долгие месяцы? Зато они постоянно будут держать в напряжении аудиторию и всякий раз восприниматься как сенсация. Полуистерическое внимание публики обеспечено. А там, глядишь, все забудется: страшен сон, да милостив Бог.

Нынешняя Россия — не идеологическая страна

Действительно, нам не дано предугадать, чем нынешние события обернутся. Нельзя знать свою будущую историю. Может, всё обойдется. Однако в сегодняшней ситуации удивляет та готовность, с которой именно у нас стали встречать плохие новости. Растерянность везде, но, возможно, нигде нет такого настроения, что всё это не случайно. Словно здесь, в России, люди в глубине души уже задолго до официально объявленного кризиса были готовы к глобальному, тотальному срыву.

Связано это с тем, что с падением Советского Союза у нас больше не было идеологического проекта, который был бы общим для всех. Для кого-то общественным идеалом выступила либеральная демократия, для кого-то советский социализм, для кого-то Византийская империя, но решающего общего согласия по этому вопросу не было. Этим была вызвана путинская оборонительная политика, преимущественно тактического порядка, направленная на удержание и стабилизацию. Сегодняшняя Россия — не идеологическая страна. Чувство глубинной неуверенности в немалой степени имело место из-за отсутствия четкого плана «как нам обустроить Россию», с которым было бы согласно решающее большинство общества. Отсюда и неуверенность — от неопределённости с ответом на вопрос, в какой же стране и в каком мире мы живём?

Сегодняшний кризис — это кризис идеологии как таковой

Теперь вдруг глубинное чувство неуверенности и неопределенности оказалось присуще не только нам. Ведь если сравнить смертельный советский кризис двадцатилетней давности и кризис нынешний, уже всемирный, вот что можно заметить. Тогда у нас, разуверившись в идеологии коммунистической, захотели капитализма. Уверенность в «прекрасном далеке» основывалась на том, что под рукой была готовая «модель по сборке» ― либерально-демократическая идеология. Был под рукой и наглядный пример того, что все будет хорошо, ― Запад. Там люди своими мозгами и руками создали себе «нормальную» жизнь, наконец-то надежно и удобно устроились на Земле в отличие от нас, горемык. Поэтому тот кризис проходил в каком-то экстазе, упоительной горячке. В Германии радостно сносили Берлинскую стену, стирая границу между Востоком и Западом, и мы этому радовались тоже. Музыкальным фоном радикальных перемен была «Ода к радости» Бетховена на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»!

Сегодня же приветствий надвигающейся грозе не слышно совсем. На этот раз под рукой нет ни готовой идеологической модели для сборки, ни конкретного примера того, где знают и умеют как надо. Дала сбой система западного образа и устройства жизни в целом. Под вопрос поставлена не только модель финансового капитализма, но и связанная с ним либерально-демократическая идеология. Оказывается, и она тоже не гарантирует надежного существования на Земле.

Однако особенность «текущего момента» в том, что на смену демократическому либерализму не приходит никакой другой идеологии, которая могла бы выступить ему альтернативой во всемирном масштабе. Ведь идеология лишь тогда идеология, когда ее претензии носят универсальный характер, когда она претендует на целый мир, на то, что только на ее основе можно надежно устроиться на Земле. Тем самым возникает вопрос: не означает ли сегодняшний кризис, связанный с этим кризис либеральной модели и отсутствие модели альтернативной начало конца новоевропейской эпохи идеологий вообще?

Что такое идеология

Термин «идеология» ввёл французский философ и экономист А.Л.К. Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения об идеях, которые позволят установить твёрдые основы для политики и этики. Идеология как таковая — это новоевропейский феномен, связанный с попыткой эмансипации человека от религии в Новое и Новейшее время. Суть его в том, что идеология претендует на понимание логики истории, на проникновение в эту логику и на обладание знанием, как должно быть устроено человеческое общество. Идеология строится рациональными средствами, апеллирует к рациональному знанию и предлагает проекты того или иного типа общественного устройства, которые человечество своими силами должно воплотить в реальной жизни. Поэтому идеология представляет собой попытку человека надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы и разум. В этом смысле понятие «христианская идеология» — не меньший оксюморон, чем деревянное железо. Естественно, я не хочу сказать, что не может быть обществ, где господствующей формой общественного сознания будет христианство или другая религия. Но христианство неидеологично и неполитично. Оно ориентирует не на земное самоустроение, а скорее на отказ от него в надежде на помощь Бога.

При этом нынешние призывы срочно создать новую «четвертую теорию» ни к чему реально не ведут. Они лишь подчеркивают нынешнюю нехватку «теории» как таковой и растерянность человека перед вопросом, как же ему теперь быть.

К этому можно присовокупить, что неслучайно сейчас наблюдается вырождение политики. Нынешние ведущие политические деятели выглядят несерьёзно. Так венесуэльский Уго Чавес или боливийский президент Эво Моралес — скорее, пародия на кубинских революционеров соро-калетней давности, а, например, Николя Саркози — пародия на де Голля. Разочарование в политике и разочарование в идеологиях — феномены взаимосвязанные: оказывается, они не могут дать то, что обещают. И соответственно, на политической сцене, которая во многом уже лишь по инерции считается сферой соперничества и борьбы идеологий, ведущими деятелями оказываются полупародийные фигуры. Стоит только посмотреть на предыдущего прези-дента США или президента нынешнего. Это, скажем так, не Рузвельты, не гении. Например, при взгляде на Б. Обаму возникает стойкое подозрение, что он на самом деле ничего не может и ничего не решает, а являет собой сугубо имиджевый проект.

Три главных идеологии

Либерализм, коммунизм и фашизм — вот три основные доминирующие политические теории, которые, как пишет французский консерватор Ален де Бенуа, породили множество промежуточных идеологических течений в ХХ веке (1).

Он отмечает, что «теории, которые появились позже, раньше других исчезли. Фашизм, появившись позже всех, погиб быстрее всех остальных. Потом коммунизм. Либерализм — самая старая из трёх этих теорий — исчезает последним» (2).
Либерализм из этих трех основных идеологий наименее экспансионистский. В отличие от коммунизма он оставляет известное пространство свободы за религией. В либерализме как идейном умонаст роении вообще есть некоторое доверие к данностям жизни. Как писал Фридрих Хайек, «проследив совокупный эффект индивидуальных действий, мы обнаружим, что многие институты, на которых зиждутся человеческие достижения, возникли и функционируют без участия изобретающего и направляющего разума; что, по выражению Адама Фергюсона, «нации спотыкаются об установления, которые являются на самом деле результатом человеческих действий, а не человеческого намерения» (3).

В то же время одна из определяющих черт либерализма лежит в области скорее антропологической — это понимание человека как самодостаточного автономного существа, исполненного «нервного чувства собственного достоинства», — по выражению нашего Константина Леонтьева. Коммунизм — это ставка на коллективное «мы», которое для фи-лософии коммунизма является подлинным основанием и средоточием бытия. Либерализм же — это ставка на индивидуальное «я» как на своего собственного господина. Кто более эффективен в освоении мира — индивидуальное раскрепощенное «я» или коллективное, объединенное «мы» — вот один из центральных пунктов расхождений между коммунизмом и либерализмом.

Смертельный кризис идеологии коммунизма и коммунистического строя случился 20 лет назад. Коллективное «мы» проиграло битву претендующему на автономию индивидуальному «я», потому что основанный на последнем строй жизни был одновременно и более гибким, и в то же время более отвечал внутреннему человеческому тщеславию и гордости. Если при коммунизме я лично должен еще смиряться перед партией и государством, отвечать их строгим, драконовским нормам, то при современном капитализме я могу вести уже почти какой угодно образ жизни. Однако, похоже, оказалось, что Вавилон — это всё же не очень надолго.

Правда, даже если мы правы в своем прогнозе наступившей смены эпох, понятно, что происходить она будет не одномоментно. Прошлое всегда уходит не сразу, оно словно исчезает или осыпается частями. Не стоит ждать, что уже завтра нас ждет новый мир. Будущее будет отвоевывать себе место постепенно, а прошлое еще долго будет сопротивляться и цепляться за жизнь. Так, долго и постепенно уходила, сдавала поле боя античность, а потом, почти через тысячу лет - Средневековье.

Кризис - это суд

Слово “кризис” пришло из античности. По-древнегречески оно означает “суд”. Если кризис понимать как суд над зарвавшимся человечеством, то нелепо рассчитывать на, как говорят, “урегулирование кризиса”, на удачную “борьбу с кризисом”. Подсудимый не способен бороться с судом, по крайней мере, на равных. Суд заканчивается лишь приговором. Лишь в этом смысле судебное дело может быть “урегулировано”. И побег здесь тоже исключён. В сфере бытия, как отмечал М. Бахтин, алиби быть не может.

Окончательный приговор нынешнего суда-кризиса пока не озвучен, как и наказание. Но на сегодняшнем примере практически панического восприятия даже начальной стадии будущих весьма вероятных потрясений можно сделать вывод, что прочно устроиться человеку на Земле не получится, это невозможно. Человек и сам это в самой глубине души знает, иначе нынешних массовых панических настроений бы не было. Провозглашенный двадцать лет назад Ф. Фукуямой “конец истории” и необратимая победа либеральной идеологии также несбыточны, как и светлое коммунистическое будущее.

Что же касается России как неидеологической страны, то здесь можно, как это ни странно, попытаться извлечь из слабости силу. То, что совсем недавно представлялось очевидным недостатком, может парадоксальным образом обернуться преимуществом. В условиях конца идеологий отсутствие у нас господствующей идеологии дает нам бόльшую степень свободы, чем у западных стран. Мы не привязаны ни к какому проекту, и значит, у нас более широкий горизонт зрения, и поэтому больше возможностей для действия.

Кроме того, мы, возможно, еще не успели привыкнуть к материальному достатку, который на исторически относительно непродолжительное время организовала у себя западная цивилизация и который мы в течение уж совсем короткого времени пытались устроить и у себя. Никогда человечество, по крайней мере, его значительная часть, не жила так обеспеченно, как во второй половине ХХ века. Но разве кто-то давал стопроцентную гарантию, что это будет длиться вечно? А что касается нас, то, как говорил с некоторым надрывом и в то же время со смирением Василий Шукшин, “никогда хорошо не жили, не хрена и начинать”.

Неважно жить в материальном плане - это только к лучшему в том смысле, что такое положение дел продолжает длить историю. В христианской теологии последние времена однозначно связываются с временами всеобщего материального благополучия. Человек такой эпохи гораздо менее способен и к творчеству, и к самопожертвованию.

Однако отход от принципа идеологии как попытки деятельного самоустроения на Земле не обязательно означает отказа от активности вообще. По-своему может быть предельно деятелен торговец, по-своему офицер, по-своему монах. Вопрос в том, на что активная деятельность направлена: попытка ли это самодовольного самоустроения и самовозвышения, или это следование ценностям более высоким, чем земные ориентиры.

2 Там же. С. 28.